Под небом Новгорода - Страница 57

— Отвяжи его, — приказал Филипп, обратившись к дрожавшему тюремщику.

— Сеньор, я не могу. Я и так рисковал жизнью, приведя вас сюда. Не просите у меня большего.

— Проклятый!

— Господин, дайте мне напоить его молоком, — сказала сопровождавшая Порезанного женщина.

— Пожалуйста, моя добрая Жизель.

Несколько глотков жидкости подкрепили Оливье. Он открыл глаза и попытался улыбнуться. Его затошнило, потом стало рвать зловонной желчью. Обессиленный приступами рвоты, Оливье потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то был поражен светом, заливавшим темницу. Он попытался приподняться и удивился, не почувствовав ни тяжести цепей, ни влажного холода, обычно пронизывающего его тело. Напротив, Оливье чувствовал приятное тепло.

— Я хочу пить, — прошептал он.

На этот раз желудок не отторгнул молока. Через некоторое время Жизель смогла дать ему несколько кусочков размоченного хлеба. Быстро насытившись, Оливье заснул.

— Сеньор, теперь надо отнести его обратно, — сказал тюремщик.

— А ты уже приготовил ему другую камеру, сухую, со свежей водой, кувшинчиком вина, хлебом и козьим сыром?

— Да, сеньор.

— Ты не забыл свежую солому и одеяло?

— Нет, господин.

— Хорошо. Тебе уже заплатили. Заплатят еще больше, если этого пленника будут хорошо кормить и хорошо с ним обращаться. Цепи — только ночью. Мой совет: не предай меня. От этого зависит твоя жизнь и жизнь твоих детей.

— Знаю, сеньор, но я уже мертв. Если мой начальник узнает, что я приводил вас сюда… Будь проклята околдовавшая меня музыка!

— Рандок, не говори так, — сказала Жизель и перекрестилась.

— В этом нет колдовства, ты просто чувствительный и добрый человек, — сказал Филипп.

Страж оторопело посмотрел на него: ему впервые говорили, что он добрый человек! И эта странная похвала исходила от человека с серебряной маской, похожего на дьявола!

— Брат, не забудь, что поклялся на святом распятии.

В последний раз взглянув на уснувшего Оливье, Филипп покинул темницу. Жизель последовала за ним.

Прекрасный летний день подходил к концу. Порезанный полной грудью вдохнул воздух Парижа. Ему, человеку, привыкшему к русским просторам и обширным лесам, заточение казалось самой жестокой пыткой. Надо было как можно скорее вытащить друга из этого места. Филипп не мог приблизиться ни к королю, ни к королеве. Он решил просить помощи у Госслена де Шони. Несмотря на то что Порезанный уехал в Нормандию, де Шони сохранил свое расположение к нему. На следующий день Филипп постучался в дверь дома своего бывшего господина.

* * *

— Я ничего не могу сделать. Он поднял руку на короля, — сказал Госслен.

— Знаю и прошу вас только сообщить королеве об участи Оливье из Арля.

— Королева едва ли сумеет помочь бывшему любимцу своего супруга.

— Господин де Шони, прошу вас. Вы знаете, что я люблю Оливье, как своего брата. Ему столько же лет, сколько одному из моих братьев. Я знаю, хоть он и храбр в бою, но не пользуется вашим уважением. Не судите его по прошлой жизни. Это злые люди втянули его в разврат. Несмотря ни на что, он остался честен, чист и даже хотел покончить с этой жизнью…

Госслен ходил взад-вперед. На его выразительном лице были обильные морщины. Годы сгорбили широкие плечи. Де Шони был живым воплощением замешательства. Наконец он остановился и сказал:

— Из любви к тебе я скажу королеве о трубадуре. А главное — сообщу графине Фландрской. Она сохранила большое влияние на короля.

— Разве вы не говорили мне, что она всегда выказывала большую неприязнь к бедному Оливье?

— Как ко всем любовникам короля. Но этот был менее жадным, чем другие. Графиня даже сказала это однажды при мне.

— Помолим небо, чтобы графиня помогла нам.

— Уходи и возвращайся в Париж. Я дам знать в таверну, которую ты мне указал. С этого момента не предпринимай ничего.

— Не хватит всей моей жизни, чтобы вас отблагодарить.

— Оставь свою благодарность на потом. Да хранит тебя Матерь Божья…

* * *

Когда Филипп прибыл на берег Сены, то увидел, что у подножия тюремной стены толпится народ. Смеющаяся толпа показывала на тело, висевшее наверху башни, к которому уже слетелись вороны. Охваченный ужасным предчувствием, Филипп поспешил в таверну. Воины заканчивали выносить бочки. Зевак они прогоняли ударами палок. Вдруг из таверны вырвалось высокое пламя. Вышел монах, держа факел в руках. Этот человек… Этот смех… В мыслях Филиппа возникло ужасное видение.

— На колени, нехристи, — закричал монах, — наступил час мщения… Божественный огонь очистит это место погибели!… Он послал меня своим вестником, чтобы привести в исполнение его Божественный приговор… Молитесь святой Деве Марии… Молитесь мученикам и святым… Если вы не хотите гореть в аду или болтаться на веревке, как окаянный Радок, раскайтесь, проклятые! День Страшного суда близок… Развратники, распутницы с прогнившими внутренностями, знайте: наступил конец света… Кто это осмеливается поднять руку на меня?!

— Я, черт побери! — грозно крикнул Филипп.

— Кто ты, не осмеливающийся открыть лицо?

— Я тебя однажды уже поколотил. Это было несколько лет тому назад. И готов повторить, если ты не скажешь, где Жизель.

— Уж не думаешь ли ты, что я знаю всех шлюх в нашем добром городе Париже?

— Говори, или я тебя убью.

— Ты не осмелишься поднять руку на Божьего человека, — сказал монах.

— Если ты и вправду Божий человек, то я готов висеть, как этот несчастный наверху.