Под небом Новгорода - Страница 44

— Храбрецы мои, я рассчитываю, что вы, с Божьей помощью, поможете мне победить нормандского Бастарда и дать моему любимому брату Эду герцогство, которое, будучи присоединено к Франции, увеличит богатство королевства.

Эта краткая речь была встречена возгласами одобрения. Потом начались возлияния. На тележках доставили бочки с вином, чтобы как-то ободрить воинов. В этот час опьянение было всеобщим, но если бы на них внезапно напали… Король, любивший веселье, вопреки мнению де Шони поощрял всеобщее оживление.

— Ты стареешь, мой добрый Шони, — сказал его величество. — Мне кажется, что я слышу моего капеллана, вечно читающего всем мораль. Надо, чтобы люди немного развлеклись. Вино не сделает их менее храбрыми, наоборот.

— Во время войны герцог Гийом не случайно запрещает своим людям пить крепкие вина.

— Хватит! Герцог Гийом волен поступать по-своему разумению. Если ему нравится командовать армией монахов, — что ж, на здоровье!

— Эти монахи, ваше величество, хорошо выученные, опасные воины, прекрасно вооруженные, к тому же.

— Но их значительно меньше, чем нас. Верно, они храбры, я сам смог убедиться в этом в схватке при Валле-Дюн, когда мы, Бастард и я, были еще союзниками. Успокойся, Госслен, мы обязательно их победим.

— Да услышит вас небо! — проворчал Шони.

Было де Шони уже больше пятидесяти. Он действительно чувствовал себя старым и уставшим воевать и мечтал отдохнуть, хотя и понимал, что удовольствие от охоты никогда не заменит радости военных кампаний. Как доброму рыцарю, ему надо было готовиться к смерти, передав все, что у него было, сыновьям (не забыв и Порезанного, к которому Шони исключительно был расположен).

Усталый Шони отправился отдохнуть. Снова шел дождь…

* * *

Дружба между Оливье из Арля и Порезанным (как Филиппа теперь все называли) крепла. Филипп научился понимать трубадура с тех пор, как узнал о детстве Оливье. Первое время Госслена де Шони сердили эти отношения.

Он боялся, что Филипп может быть вовлечен в распутство. Очень скоро, однако, Госслен успокоился: Филипп стал для Оливье вроде старшего брата. Друзья виделись каждый раз, когда это оказывалось возможным.

В конце зимы 1054 года они последовали за армией, которой командовал сам король, намеревавшийся уничтожить Нормандию. Забравшись под одно одеяло из волчьих шкур, отяжелевшее от холодного дождя, Филипп и Оливье болтали.

— Ты мне так и не сказал, что ты хотел от меня в тот день, в грозу, когда мы познакомились… Вспомни, ты меня искал… Я всегда думал, что дело касалось королевы… Я ошибаюсь?.. Ты мог бы мне ответить! Разве я не рассказал тебе все о себе, даже то, чем вовсе не пристало бы гордиться?.. Вижу, ты мне не доверяешь… Твоя дружба не так крепка, как моя.

— Оливье, ты знаешь, что я к тебе очень привязан… Но прошло время… Я отказался от того, о чем хотел тебя просить… Больше мне сейчас нечего сказать. А мое прошлое… Будет лучше, если ты ничего не будешь о нем знать. Я и сам не желаю о прошлом думать.

— Прости меня, это безумие с моей стороны — оживлять твои страдания из-за простого любопытства. Не сердись на меня.

— Благодаря тебе, Оливье, и привязанности мессира де Шони жизнь кажется не такой горькой. Я иногда даже забываю о своем ужасном лице и хромоте.

— Надеюсь, ты говоришь правду! Что до меня, то в твоих глазах я вижу отражение твоей прекрасной души.

— Прекрасная душа никогда не заменит красивого лица. Я вижу, как женщины меня боятся. Я вызываю у них отвращение.

— Не у всех! Ты разве забыл добрую служанку из таверны на берегу Сены? Я хорошо видел, что она тебя любит, а тогда твое лицо уже было изуродовано. Но настой королевы принес явную пользу.

К счастью, темнота скрыла румянец, заливший лицо Филиппа. Он помнил эту мазь, знал, что она изготовлена греческим врачевателем из Киева по указаниям Анны. Сама же Анна узнала состав у одного новгородского колдуна. Лекарство это успокаивало и заживляло ожоги. Анна сама составила список нужных растений и приказала убить молодых гусей, потому как был необходим для изготовления лекарства их жир. С задумчивым видом королева передала лекарство Оливье. Каким образом Оливье догадался о ее опыте врачевания? Ведь только Елена и Ирина были посвящены…

Оливье притих. Филипп подумал, что его друг уснул, и предался нежным мечтаниям о даме сердца, мечте с налетом грусти. Засыпая, Филипп бессознательно прошептал вслух:

— Анна…

Его товарищ зашевелился. Филипп почувствовал его дыхание около своего уха.

— Тебе, только тебе я хочу сделать признание, — прошептал вдруг Оливье. — Как и ты, я тайно люблю ее и готов умереть за нее… Не бойся и не говори ничего… Как и ты, я люблю ее безнадежно. Для нее я только музыкант, который разделяет ложе ее мужа. От ее приближенных я узнал, что она не сердится на меня за это…

— Замолчи! — крикнул Филипп.

— Нет, дай мне сказать… Ты можешь меня понять потому, что ты ее тоже любишь, ты ее знал задолго до меня…

— Что ты хочешь сказать?!

— Не сердись, но ты ведь состоял в том отряде, что сопровождал ее во Францию? Значит, ты знал ее раньше меня?

— Да, конечно, но я даже никогда не приближался к ней, в то время как ты часто занимаешься с ней музыкой.

— Верно, музыка нас соединяет, равно как песни, что мы сочиняем: она о своей стране, а я… о ней.

Филипп приподнялся на локте.

— Ты знаешь ее песни? Мог бы ты мне их напеть?

— Я совсем недавно переписал одну из них.

— Покажи.

— Завтра, когда будет светло.

— Нет, сейчас.